После завтрака началась беседа с разведчиками. Бартек принимал в ней участие, хотя и не очень понимал смысла каверзных вопросов капитана Антонова. По правде говоря, представитель Центра поначалу не понравился Бартеку. Суховатый, мнительный, недоверчивый… Бартеку казалось, что и на себе он чувствует его пристальный, сверлящий взгляд. «Ну что ж, – подумал командир отряда, – такая у него работа».

Представитель Центра беседовал со Стасей Зарембской. Девушка старалась отвечать на его вопросы как можно точнее и подробнее и заметно волновалась, ибо тон капитана Антонова обескураживал ее.

– Ты утверждаешь, что об опасности тебя предупредил Адам?

– Да, – ответила она.

– Он говорил, что за тобой следят? И как давно?

– Нет, этого он не говорил. Только приказал немедленно уходить в лес. Мы условились встретиться на станции в Пырах.

– С кем ты еще была связана?

– Только с Адамом и Сковронеком.

– Тебе известно, кто такой «J-23»? – Нет.

– Не замечала ли сама, что за тобой следят?

– Нет, но теперь я понимаю, что, очевидно, допускала ошибки, а должна была быть более внимательной и бдительной. Я всегда очень торопилась доставить донесение портному во время работы. Мы с Адамом полагали, что так будет безопасней.

– А у портного Сковронека все было в порядке?

– Я старалась быть осторожней и каждый раз проверяла сигнал. На дверях, как обычно, были написаны мелом буквы «К+М+Б». Если грозила опасность, то этого знака на дверях не должно было быть. – Девушка замялась, и капитан Антонов заметил это.

– Ты уверена, что этот знак был? – спросил он.

– Был, я хорошо помню, только мне показалось, что Сковронек при последних встречах был чем-то взволнован, чего-то боялся, у него были такие испуганные глаза…

– Когда ты это заметила?

– Две или три недели назад.

Представитель Центра поблагодарил девушку за информацию и попросил позвать Адама.

Когда Станислава выходила, Антонов напомнил девушке, что ей не следует пока отлучаться из лагеря.

– Не преувеличиваете ли? – спросил его Бартек после того, как она вышла.

– О чем ты? – удивился Антонов, пристально посмотрев на Бартека. – Кто-то из них предатель. Вот уже пять недель, как радиостанция передает в Центр дезинформацию. Понимаешь? Необходимо тщательно проверить вашу агентурную сеть и обезвредить того, кто предал. Что со Сковронеком?

– У него фельдшер. Пополудни будем иметь возможность выслушать и его… Садись, Адам, – обратился он к входящему Прухналю, пытаясь этим смягчить неприятное впечатление от предстоящего разговора.

– Когда Юзеф сообщил об опасности? – последовал первый вопрос.

– В прошлый вторник. Я пришел на квартиру, где он проживал под именем Виталиса Казимируса, как обычно, снял показания счетчика и получил по счету за газ.

– Юзеф предупредил тогда, что за вами следят?

– Да. Приказал мне уходить в лес и забрать с собой Зарембскую, если я ей доверяю. У меня не было повода не доверять девушке.

– Он сказал, какая конкретно опасность угрожает вам?

– Нет, Юзеф никогда не говорил лишнего.

– А фамилия, имя? Неужели никого не называл?

– Нет. Сказал только, что нам угрожает опасность и может случиться провал агентурной сети.

– Однако он приказал тебе, несмотря на опасность, передать еще одно донесение в Центр. Что тебе известно о содержании этого донесения?

– Ничего. Донесения всегда были зашифрованы.

– В гестапо имеются неплохие специалисты по дешифровке.

– Вы подозреваете меня? Разве можно этим шутить?!

– Никто тебя не подозревает. Успокойся и возьми себя в руки.

– Если бы я был агентом гестапо, то уже давно выдал бы Юзефа. Только я один из всей нашей агентурной сети… – начал он и замолчал, вспомнив, что Юзеф еще не появился здесь.

– Да, конечно, – проговорил капитан Антонов, – только ты один из всей сети знал все четыре его квартиры и фамилии, которые он менял.

– Если вы меня подозреваете…

– Адама я знаю восемь лет, – сказал Бартек. – Если это имеет для вас какое-то значение, то могу поручиться за него.

Адам вышел.

– В этой истории мне что-то не нравится, – сказал Антонов. – Юзеф предупреждает их об опасности, а сам куда-то бесследно исчезает. Радиостанция целый месяц дезинформирует Центр, передает фальшивые донесения, а радист появляется у вас целый и невредимый.

– Это не совсем так, – возразил Бартек. – Он был серьезно ранен при побеге и чувствует себя очень плохо… Настораживает прежде всего сообщение Зарембской о том, что Сковронек был взволнован и чего-то боялся.

– Вот здесь как раз и зарыта собака, – отозвался Антонов. – Нам еще не все известно, и мы должны это выяснить. Логично было бы только одно объяснение: предал тот, кто знал Юзефа Подлясиньского. Позднее кому-то удалось напасть на след радиостанции, может быть, даже захватить ее вместе с радистом. Допустим, что Юзеф вне подозрения. Тогда следует предположить, что он получал донесения, уже кем-то препарированные, и, ничего не подозревая, передавал их на станцию, которая и дезинформировала Центр.

– Давайте не будем спешить с выводами. Подождем, что скажет радист, – заметил Бартек.

Сковронек наконец пришел в себя, хотя был еще слаб, рана беспокоила его.

– Когда я работал не передатчике, отстукивая последние слова донесения в Центр, – рассказывал он тихим голосом, – то услышал, как кто-то ломится в дверь. Это были немцы. Стереть на дверях условный знак уже не было возможности. Согласно инструкции, я пытался уничтожить прежде всего шифры. Бросил в камин их и донесение, которое получил в тот день. Но, как назло, поджечь не удавалось. Тогда решил полить керосином. Открыл двери на кухонную лестницу, но услышал, что и там немцы. Несколько солдат и два офицера… А потом вошел еще один в черном мундире. – Портной с трудом на миг прикрыл глаза, а потом снова открыл. – Когда вошел тот гестаповец в черном мундире, один из офицеров начал ему докладывать. Я запомнил даже фамилию того офицера: обер-лейтенант Клос… И тогда я, использовав замешательство, выскочил в окно. Едва я спрыгнул на землю, как почувствовал, что ранен, хотя выстрелов не слышал…